«Существует две проблемы: когда информации мало и когда её очень много»
Генерал-майор ФСБ — о своем отношении к «закону Яровой», инкубаторах для блатных и угрозах для общества
19.07.2018
Вступивший в силу с 1 июля «закон Яровой» не сыграет особой роли в борьбе с терроризмом. С мировым злом ХХI века необходимо бороться не только на техническом, но и на интеллектуальном уровне. Такое мнение выразил эксперт в области государственной безопасности генерал-майор (ФСБ России) в отставке Александр Михайлов. Он считает, что затраты на покупку оборудования бессмысленны, так как в ближайшей перспективе оно превратится в металлолом. Кроме этого, в интервью veved.ru Александр Михайлов рассказал об опасностях, которые угрожают России, а также раскритиковал подход к системе обучения будущих силовиков.
— Александр Георгиевич, пресловутый «закон Яровой», согласно которому операторы связи должны хранить данные абонентов, вызвал шквал критики со стороны бизнес-сообщества. По вашему мнению, была ли необходимость его принятия, или это все же бессмысленная трата времени и денег и в борьбе с терроризмом нужно применять иные методы?
— Если бы во время моей службы в КГБ сотрудник сказал, что ему не хватает нормативной базы, то ему бы отрезали язык и выкинули его на улицу. Потому что спецслужбы работают в той сфере, которая, в силу специфики, в известной степени хоть и определена российскими законами, но вряд ли может быть в деталях отрегулирована. Как можно бороться по закону с противником, с террористами, которые не работают по закону? И тем не менее мы стремимся минимизировать возможные последствия наших действий прежде всего для самих специальных служб. Пытаясь вооружить спецслужбы новыми правами, мы нередко перегибаем палку. Обсуждаемый пакет поправок, вызвавший столь бурную реакцию в обществе, инициировали сами специальные службы, которые решили использовать новые элементы, привнесенные в оперативную обстановку (мультимедийные технологии, новые виды связи и обмена информацией), для расширения своих возможностей.
Я много лет прослужил на оперативной работе, и я прекрасно знаю, что существует две проблемы для оперативного работника: когда информации мало и когда информации очень много. О чем идет речь. Сбор контента пользователей не только в телефонных сетях, но и в Интернете, мессенджерах. Сколько раз мы входим в Интернет, сколько писем и сообщений отправляем? Сколько говорим по телефону? Много. Безумно много. И как это все накапливать и изучать? Почти невозможно. Тем более тратить ценное время на проверку болтовни обычного гражданина бессмысленно. А хранить тем более. Мы за день совершаем в среднем по 10–15 звонков продолжительностью нередко от 2 минут до часа. Если все это накапливается где-то в течение трех месяцев, то вычленить из этой массы оперативно значимую информацию практически невозможно. Но применительно к противнику и потенциальному преступнику по двум причинам. Первая — ни один террорист не говорит открытым текстом о своих замыслах и намерениях и не делится с ними без определенного шифрования. Естественно, наши системы контроля на основе фильтров по ключевым словам не играют никакой роли. Это в том случае, если он не находится под колпаком. Если человек никогда не употребляет слова «взрыв», «терроризм», «убийство», «насилие» и так далее, то эти фильтры практически работать не будут. Второй момент: мы имеем дело с изощренными террористами, которые разговаривают на языках, для которых у нас нередко и переводчиков-то не сразу найдешь… Они говорят на своем «тарабарском» языке, и оперативник часто даже не понимает, на каком языке ведется диалог. Чтобы расшифровать это, нужно найти переводчика, оформить ему соответствующий допуск, так как он получает доступ к сведениям, составляющим государственную тайну. Более того, переводчик должен быть очень надежен, потому что если мы его берем из той же симпатизирующей экстремистам среды, то он и переведет так, как ему надо.
— Рядовым гражданам стоит чего-то опасаться?
— Наибольшее возбуждение в стране вызывает регламентация контроля за социальными сетями, тайной переписки и разговоров. Это все защищено Конституцией РФ. Ни один сотрудник ФСБ, ФСО или МВД не волен в использовании техсредств без решения суда. Гражданин защищен законом, и никто не вправе вторгаться в его жизнь, его переговоры и переписку. Число пользователей соцсетями, телефонами составляет практически все (без учета грудничков) население России, это 150 миллионов человек. Проконтролировать 150 миллионов человек невозможно, даже если у кого-то появится такое желание.
В то же время закон предоставляет право доступа к информации, хранящейся у операторов связи, в случае необходимости, опять же, подчеркиваю, по решению суда. А что граждан волнует? Их не волнует, что речевой контент где-то будет храниться. Их волнует возможная утечка контента в руки тех, кто может использовать информацию для шантажа. И гарантировать, что этого не произойдет, не может никто. Когда я пришел служить после ФСБ в МВД, то новым начальником подразделения технического контроля (БСТМ. — Прим. ред.) было возбуждено сразу несколько уголовных дел в отношении сотрудников, которые до этого предоставляли информацию за деньги, используя свои полномочия. Мы многократно сталкивались с тем, что информация уходила. И именно это вызывает серьезные опасения. То есть, если мы принимаем эту норму, значит, мы должны усиливать систему безопасности, гарантировать, чтобы утечки не было. Этот закон на первый взгляд не представляет никакой опасности для общества. Но все опасности базируются не на норме права, порядке и инструкциях, а на реальной жизни. Мы говорим: вот это нельзя, но если очень хочется, то можно. Мы говорим, что невозможна утечка, но не можем этого гарантировать. Мы не можем гарантировать отсутствие предательства и корыстных интересов.
— Операторы связи заявляют, что реализация «пакета Яровой» губительна для телекоммуникационной отрасли и обойдется им в миллиарды рублей.
— Да, создание серверов для хранения информации высокозатратно. Операторы связи и сейчас предоставляют спецслужбам необходимую информацию, а теперь их еще заставляют её накапливать, чтобы можно было «кино» крутить назад (иногда это оправданно, когда нужно выявить связи преступника, контакты и прочее). Но нельзя забывать, что мы живем в мире изменяющихся мультимедийных систем. Сегодня мы пользуемся смартфонами, а еще вчера мы даже не предполагали, что будет вообще сотовая связь, никто не предполагал, что по этим «коробочкам» можно разговаривать друг с другом. А завтра появятся новые фантастические виды связи. И есть такие разработки, корейцы уже ставят в автомобили системы фотонной связи, которая не предполагает серверов как таковых.
Неужели непонятно, что, пока мы будем закупать за бешеные деньги это железо, оно на выходе станет металлоломом? И у меня вопрос: а что дальше? Даже борьба с мессенджером «Телеграм» закончилась поражением… Когда завтра появится новый принцип связи, обмен не поддающейся дешифрованию информации, кто вернет операторам связи деньги, потраченные на закупку оборудования? Что мы с этим металлолом делать будем?
— Люди, которые готовили этот законопроект, компетентны в своей сфере?
— Вам о чем-то говорит тот факт, что мой однофамилец, Сергей Михайлов, один из основных технических мозгов, формулировавших законопроект (полковник, начальник 2-го управления Центра информационной безопасности ФСБ, «куратор» российского интернета. — Прим. ред.), арестован по подозрению в государственной измене (по версии следствия, сотрудники ЦИБ в 2010 году могли передавать секретную информацию Центральному разведывательному управлению США. — Прим. ред.)? О какой защите информации речь? И какие цели они могли преследовать? Я не буду говорить про компетентность депутатов, принимавших закон. У многих и компьютеров-то нет…
— Вас приглашали поучаствовать в разработке закона?
— Многие депутаты считают себя очень умными и безапелляционными. Они выбирают таких экспертов, которые играют на их «поляне», которые будут их логику не просто поддерживать, а еще и аргументированно доказывать. Да, они кого-то приглашали, проводили круглые столы, слушания, но мы должны разделять интересы спецслужб и гражданского общества, которое при обсуждении закона испытывало сильный дискомфорт. Интересы гражданского общества, напомню, защищены Конституцией РФ.
— Есть мнение, что если «пакет Яровой» предотвратит хоть один террористический акт, то его принятие было целесообразно.
— Безусловно, но помимо технических новшеств сотрудник спецслужб должен обладать повышенной способностью генерировать новые идеи с точки зрения раскрытия и выявления преступлений. Новые права лишь инструмент. И все технические средства ничто, если ими не умеют или не желают пользоваться. На ФСБ и МВД сегодня законом возложена защита законных интересов и прав граждан (это ключевое) — защита безопасности личности, общества и государства, а не как в СССР — защита государства, а потом все остальное.
Но на фоне изменения приоритетов мы сталкиваемся с новыми угрозами. И сегодня терроризм не такой, каким был 10 лет назад. А значит, и методы надо менять. Если мы зайдем в интернет, то увидим около 30 тысяч сайтов, созданных игиловцами (ИГИЛ — организация, деятельность которой запрещена в РФ. — Прим. ред.), окончившими престижные американские вузы, Военную академию США. Это люди с большими мозгами. И если уж мы говорим о противоборстве, то надо понимать: раз там поднимают градус, то и мы должны его поднимать. И не только технический, но и интеллектуальный. И как только мы это поймем, то научимся предотвращать преступления, не вынимая пистолет из кобуры.
В конце июня Александр Михайлов приезжал в Екатеринбург на вручение премии «Офицеры России»
— На ваш взгляд, текущая подготовка сотрудников ФСБ и МВД позволяет справляться с поставленными задачами?
— Все познается в сравнении. Когда я пришел в органы госбезопасности, то система предполагала брать на службу не тех людей, кто хочет, а тех, кто нужен, с базовым хорошим образованием гражданских или военных вузов, имеющих высокую квалификацию. Меня пригласили работать во время моей учебы на факультете журналистики МГУ. Вместе со мной приглашали работать ребят, которые окончили МГТУ им. Баумана, Московский авиационный институт и так далее. Людей-практиков. Многие имели степени. Ну как обслуживать вашу Белоярскую атомную электростанцию сотруднику по контртеррористической и антидиверсионной деятельности, если он не обладает познаниями в физике, не знает, что такое нейтроны и цепная реакция? Кстати, очень достойный там коллега. Умница, интеллектуал.
С 90-х годов основным поставщиком кадров для органов государственной безопасности является Академия ФСБ, куда люди поступают со школьной скамьи, без жизненного опыта, без навыков и значительная часть из которых идет для того, чтобы не работать, а зарабатывать. Для них это первичное профессиональное образование, а в ФСБ-то люди должны приходить с хорошим базовым гражданским гуманитарным или техническим образованием, и затем уже проходить оперативную подготовку на базе специальных учебных заведений. То же самое должно быть и с МВД. Я вообще-то не большой сторонник всей системы ведомственного образования после школы. Что греха таить, часто это инкубаторы блатных. Спросите любого выпускника Академии ФСБ или МВД, где он хочет служить, он скажет — в подразделении экономической безопасности. Спросишь: а не хочешь служить в военной контрразведке, участковым? Он скажет — да зачем мне эти полигоны? Ведомственное образование, я считаю, должно быть направлено на подготовку и переподготовку руководящего и оперативного состава на новой, современной основе (кстати, и сейчас там хорошие курсы для оперов).
Жизнь опера в системе коротка. Представьте: есть преступник, отбывший в местах лишения свободы 3–8 лет, который возвращается на свободу вооруженным новыми знаниями, новым криминальным опытом, то, что я называю «институт преступного мастерства». Возвращается в социум, где ему не рады. Допустим, он наркодилер. Я не видел ни одного, который бы сожалел, что он торговал наркотиками. Он жалеет, что он попался. Из колонии он выходит с новыми знаниями и навыками. И снова за старое… Что происходит у нас на другой «поляне»? У нас средний срок службы на оперативной работе в системе МВД 3–5 лет. Приходит молодой лейтенант на борьбу с наркотиками и начинает с нуля, а преступник уже условно дорос до статуса «академика». И что? У кого преимущество? Часто сетуем: дела разваливаются. Они разваливаются не только потому, что продажные судьи и прокуроры (почему-то такой расхожий штамп), а еще и потому, что документировать не умеют, не умеют доказать. Да и работать тоже…
— Какие угрозы на сегодняшний день существуют для России — как внешние, так и внутренние?
— Все угрозы формируются нашей жизнью, и очень часто в их основе лежат бытовые проблемы. Накапливаясь, они становятся глобальными. Вот самые примитивные, например. Человеку нахамили в регистратуре поликлиники, он приходит домой возбужденный, у него в почтовом ящике квитанция за услуги ЖКХ, а в семейном бюджете нет денег на их оплату. Только он разобрался с этим, приходит из банка уведомление об оплате кредита. Только он взял ипотеку и купил квартиру, а ему раз — и продлевают пенсионный возраст. Вот что является основным. Турбулентность сознания как фактор формирования угроз, очагов социального возбуждения.
Мы много говорим о приезжих ребятах, о мигрантах и все время их почему-то связываем с террористами. Но значительная часть очагов возбуждения, связанных якобы с гастарбайтерами, абсолютно не имеет никакого отношения к нынешней внешней миграции. Приехали у нас джигиты с Северного Кавказа, некий сброд из Саратова или Тюмени. Кого-то изнасиловали, убили и зарезали. «А, понаехали!» И их называют мигрантами, а человеческая ненависть переносится не на Чечню, Дагестан и Ингушетию, а на таджиков, узбеков и киргизов, которые работают на стройке, которые не ездят на «Порше» и «Мазерати».
Кроме этого, стремительно увеличивается криминальный вектор — АУЕ («арестантский уклад един». — Прим. ред.), молодежь втягивается в эту сферу. Мы проходили эти вещи в 50-х годах прошлого века. Тогда криминальное сознание являлось для определенной части молодежи более привлекательным, чем коммунистическая идеология. И сейчас мы это снова наблюдаем. Я много раз бывал в Чечне. Как же она изменилась! И главное, что изменилось сознание. Что сделали в Чечне после окончания военных действий? Они построили в разрушенном Грозном новое здание комитета по делам молодежи! Рамзан Кадыров начал формировать сознание молодых, вернул уважение к старшим, которое было утеряно в первую чеченскую войну. И когда мы смотрим на часть молодежи из Москвы, Питера и пр., то понимаем, что эти люди запрограммированы не на восстановление государства из руин (в широком смысле слова), как это происходило и происходит в Чечне, а на получение атрибутов, которых они не заработали, — все эти айфоны, айпады, версаче и прочее.
— В последнее время обостряются отношения с США, но для граждан ощутимее то, что ближе, то, что они видят и чувствуют каждый день, а не с экранов телевизоров. У нас китайцы наращивают силу, подминают под себя лесопереработку, сельское хозяйство. Стоит опасаться китайской угрозы?
— У китайцев есть хорошая пословица, которую мы почему-то не воспринимаем. Они говорят: «Поживем тысячу лет, а там будет видно». Мы имеем дело с ползучей китаизацией наших дальневосточных территорий. Они медленно заходят, заключаются совместные браки, рождаются дети, то есть мудрость китайцев заключена в том, что не надо ничего делать быстро. Если мы сегодня приедем на Дальний Восток и в Восточную Сибирь, мы увидим огромное количество китайцев, но они не вступают в конфликт с российскими властями, они живут по своим представлениям и понятиям внутри своей национальной «колонии». Мы понимаем: тут угроза иная — демографическая. Нам это не нравится. Мы кичимся великой Россией, а работать как китайцы не научились. Мы не хотим размножаться. Оправдать можно всем. И социальных льгот мало, и садов, и то и се… А у китайцев и этого нет. Угрозу надо балансировать теми же самыми мерами. Но это другая тема.
— Александр Георгиевич, пресловутый «закон Яровой», согласно которому операторы связи должны хранить данные абонентов, вызвал шквал критики со стороны бизнес-сообщества. По вашему мнению, была ли необходимость его принятия, или это все же бессмысленная трата времени и денег и в борьбе с терроризмом нужно применять иные методы?
— Если бы во время моей службы в КГБ сотрудник сказал, что ему не хватает нормативной базы, то ему бы отрезали язык и выкинули его на улицу. Потому что спецслужбы работают в той сфере, которая, в силу специфики, в известной степени хоть и определена российскими законами, но вряд ли может быть в деталях отрегулирована. Как можно бороться по закону с противником, с террористами, которые не работают по закону? И тем не менее мы стремимся минимизировать возможные последствия наших действий прежде всего для самих специальных служб. Пытаясь вооружить спецслужбы новыми правами, мы нередко перегибаем палку. Обсуждаемый пакет поправок, вызвавший столь бурную реакцию в обществе, инициировали сами специальные службы, которые решили использовать новые элементы, привнесенные в оперативную обстановку (мультимедийные технологии, новые виды связи и обмена информацией), для расширения своих возможностей.
Я много лет прослужил на оперативной работе, и я прекрасно знаю, что существует две проблемы для оперативного работника: когда информации мало и когда информации очень много. О чем идет речь. Сбор контента пользователей не только в телефонных сетях, но и в Интернете, мессенджерах. Сколько раз мы входим в Интернет, сколько писем и сообщений отправляем? Сколько говорим по телефону? Много. Безумно много. И как это все накапливать и изучать? Почти невозможно. Тем более тратить ценное время на проверку болтовни обычного гражданина бессмысленно. А хранить тем более. Мы за день совершаем в среднем по 10–15 звонков продолжительностью нередко от 2 минут до часа. Если все это накапливается где-то в течение трех месяцев, то вычленить из этой массы оперативно значимую информацию практически невозможно. Но применительно к противнику и потенциальному преступнику по двум причинам. Первая — ни один террорист не говорит открытым текстом о своих замыслах и намерениях и не делится с ними без определенного шифрования. Естественно, наши системы контроля на основе фильтров по ключевым словам не играют никакой роли. Это в том случае, если он не находится под колпаком. Если человек никогда не употребляет слова «взрыв», «терроризм», «убийство», «насилие» и так далее, то эти фильтры практически работать не будут. Второй момент: мы имеем дело с изощренными террористами, которые разговаривают на языках, для которых у нас нередко и переводчиков-то не сразу найдешь… Они говорят на своем «тарабарском» языке, и оперативник часто даже не понимает, на каком языке ведется диалог. Чтобы расшифровать это, нужно найти переводчика, оформить ему соответствующий допуск, так как он получает доступ к сведениям, составляющим государственную тайну. Более того, переводчик должен быть очень надежен, потому что если мы его берем из той же симпатизирующей экстремистам среды, то он и переведет так, как ему надо.
— Рядовым гражданам стоит чего-то опасаться?
— Наибольшее возбуждение в стране вызывает регламентация контроля за социальными сетями, тайной переписки и разговоров. Это все защищено Конституцией РФ. Ни один сотрудник ФСБ, ФСО или МВД не волен в использовании техсредств без решения суда. Гражданин защищен законом, и никто не вправе вторгаться в его жизнь, его переговоры и переписку. Число пользователей соцсетями, телефонами составляет практически все (без учета грудничков) население России, это 150 миллионов человек. Проконтролировать 150 миллионов человек невозможно, даже если у кого-то появится такое желание.
В то же время закон предоставляет право доступа к информации, хранящейся у операторов связи, в случае необходимости, опять же, подчеркиваю, по решению суда. А что граждан волнует? Их не волнует, что речевой контент где-то будет храниться. Их волнует возможная утечка контента в руки тех, кто может использовать информацию для шантажа. И гарантировать, что этого не произойдет, не может никто. Когда я пришел служить после ФСБ в МВД, то новым начальником подразделения технического контроля (БСТМ. — Прим. ред.) было возбуждено сразу несколько уголовных дел в отношении сотрудников, которые до этого предоставляли информацию за деньги, используя свои полномочия. Мы многократно сталкивались с тем, что информация уходила. И именно это вызывает серьезные опасения. То есть, если мы принимаем эту норму, значит, мы должны усиливать систему безопасности, гарантировать, чтобы утечки не было. Этот закон на первый взгляд не представляет никакой опасности для общества. Но все опасности базируются не на норме права, порядке и инструкциях, а на реальной жизни. Мы говорим: вот это нельзя, но если очень хочется, то можно. Мы говорим, что невозможна утечка, но не можем этого гарантировать. Мы не можем гарантировать отсутствие предательства и корыстных интересов.
— Операторы связи заявляют, что реализация «пакета Яровой» губительна для телекоммуникационной отрасли и обойдется им в миллиарды рублей.
— Да, создание серверов для хранения информации высокозатратно. Операторы связи и сейчас предоставляют спецслужбам необходимую информацию, а теперь их еще заставляют её накапливать, чтобы можно было «кино» крутить назад (иногда это оправданно, когда нужно выявить связи преступника, контакты и прочее). Но нельзя забывать, что мы живем в мире изменяющихся мультимедийных систем. Сегодня мы пользуемся смартфонами, а еще вчера мы даже не предполагали, что будет вообще сотовая связь, никто не предполагал, что по этим «коробочкам» можно разговаривать друг с другом. А завтра появятся новые фантастические виды связи. И есть такие разработки, корейцы уже ставят в автомобили системы фотонной связи, которая не предполагает серверов как таковых.
Неужели непонятно, что, пока мы будем закупать за бешеные деньги это железо, оно на выходе станет металлоломом? И у меня вопрос: а что дальше? Даже борьба с мессенджером «Телеграм» закончилась поражением… Когда завтра появится новый принцип связи, обмен не поддающейся дешифрованию информации, кто вернет операторам связи деньги, потраченные на закупку оборудования? Что мы с этим металлолом делать будем?
— Люди, которые готовили этот законопроект, компетентны в своей сфере?
— Вам о чем-то говорит тот факт, что мой однофамилец, Сергей Михайлов, один из основных технических мозгов, формулировавших законопроект (полковник, начальник 2-го управления Центра информационной безопасности ФСБ, «куратор» российского интернета. — Прим. ред.), арестован по подозрению в государственной измене (по версии следствия, сотрудники ЦИБ в 2010 году могли передавать секретную информацию Центральному разведывательному управлению США. — Прим. ред.)? О какой защите информации речь? И какие цели они могли преследовать? Я не буду говорить про компетентность депутатов, принимавших закон. У многих и компьютеров-то нет…
— Вас приглашали поучаствовать в разработке закона?
— Многие депутаты считают себя очень умными и безапелляционными. Они выбирают таких экспертов, которые играют на их «поляне», которые будут их логику не просто поддерживать, а еще и аргументированно доказывать. Да, они кого-то приглашали, проводили круглые столы, слушания, но мы должны разделять интересы спецслужб и гражданского общества, которое при обсуждении закона испытывало сильный дискомфорт. Интересы гражданского общества, напомню, защищены Конституцией РФ.
— Есть мнение, что если «пакет Яровой» предотвратит хоть один террористический акт, то его принятие было целесообразно.
— Безусловно, но помимо технических новшеств сотрудник спецслужб должен обладать повышенной способностью генерировать новые идеи с точки зрения раскрытия и выявления преступлений. Новые права лишь инструмент. И все технические средства ничто, если ими не умеют или не желают пользоваться. На ФСБ и МВД сегодня законом возложена защита законных интересов и прав граждан (это ключевое) — защита безопасности личности, общества и государства, а не как в СССР — защита государства, а потом все остальное.
Но на фоне изменения приоритетов мы сталкиваемся с новыми угрозами. И сегодня терроризм не такой, каким был 10 лет назад. А значит, и методы надо менять. Если мы зайдем в интернет, то увидим около 30 тысяч сайтов, созданных игиловцами (ИГИЛ — организация, деятельность которой запрещена в РФ. — Прим. ред.), окончившими престижные американские вузы, Военную академию США. Это люди с большими мозгами. И если уж мы говорим о противоборстве, то надо понимать: раз там поднимают градус, то и мы должны его поднимать. И не только технический, но и интеллектуальный. И как только мы это поймем, то научимся предотвращать преступления, не вынимая пистолет из кобуры.
В конце июня Александр Михайлов приезжал в Екатеринбург на вручение премии «Офицеры России»— На ваш взгляд, текущая подготовка сотрудников ФСБ и МВД позволяет справляться с поставленными задачами?
— Все познается в сравнении. Когда я пришел в органы госбезопасности, то система предполагала брать на службу не тех людей, кто хочет, а тех, кто нужен, с базовым хорошим образованием гражданских или военных вузов, имеющих высокую квалификацию. Меня пригласили работать во время моей учебы на факультете журналистики МГУ. Вместе со мной приглашали работать ребят, которые окончили МГТУ им. Баумана, Московский авиационный институт и так далее. Людей-практиков. Многие имели степени. Ну как обслуживать вашу Белоярскую атомную электростанцию сотруднику по контртеррористической и антидиверсионной деятельности, если он не обладает познаниями в физике, не знает, что такое нейтроны и цепная реакция? Кстати, очень достойный там коллега. Умница, интеллектуал.
С 90-х годов основным поставщиком кадров для органов государственной безопасности является Академия ФСБ, куда люди поступают со школьной скамьи, без жизненного опыта, без навыков и значительная часть из которых идет для того, чтобы не работать, а зарабатывать. Для них это первичное профессиональное образование, а в ФСБ-то люди должны приходить с хорошим базовым гражданским гуманитарным или техническим образованием, и затем уже проходить оперативную подготовку на базе специальных учебных заведений. То же самое должно быть и с МВД. Я вообще-то не большой сторонник всей системы ведомственного образования после школы. Что греха таить, часто это инкубаторы блатных. Спросите любого выпускника Академии ФСБ или МВД, где он хочет служить, он скажет — в подразделении экономической безопасности. Спросишь: а не хочешь служить в военной контрразведке, участковым? Он скажет — да зачем мне эти полигоны? Ведомственное образование, я считаю, должно быть направлено на подготовку и переподготовку руководящего и оперативного состава на новой, современной основе (кстати, и сейчас там хорошие курсы для оперов).
Жизнь опера в системе коротка. Представьте: есть преступник, отбывший в местах лишения свободы 3–8 лет, который возвращается на свободу вооруженным новыми знаниями, новым криминальным опытом, то, что я называю «институт преступного мастерства». Возвращается в социум, где ему не рады. Допустим, он наркодилер. Я не видел ни одного, который бы сожалел, что он торговал наркотиками. Он жалеет, что он попался. Из колонии он выходит с новыми знаниями и навыками. И снова за старое… Что происходит у нас на другой «поляне»? У нас средний срок службы на оперативной работе в системе МВД 3–5 лет. Приходит молодой лейтенант на борьбу с наркотиками и начинает с нуля, а преступник уже условно дорос до статуса «академика». И что? У кого преимущество? Часто сетуем: дела разваливаются. Они разваливаются не только потому, что продажные судьи и прокуроры (почему-то такой расхожий штамп), а еще и потому, что документировать не умеют, не умеют доказать. Да и работать тоже…
— Какие угрозы на сегодняшний день существуют для России — как внешние, так и внутренние?
— Все угрозы формируются нашей жизнью, и очень часто в их основе лежат бытовые проблемы. Накапливаясь, они становятся глобальными. Вот самые примитивные, например. Человеку нахамили в регистратуре поликлиники, он приходит домой возбужденный, у него в почтовом ящике квитанция за услуги ЖКХ, а в семейном бюджете нет денег на их оплату. Только он разобрался с этим, приходит из банка уведомление об оплате кредита. Только он взял ипотеку и купил квартиру, а ему раз — и продлевают пенсионный возраст. Вот что является основным. Турбулентность сознания как фактор формирования угроз, очагов социального возбуждения.
Мы много говорим о приезжих ребятах, о мигрантах и все время их почему-то связываем с террористами. Но значительная часть очагов возбуждения, связанных якобы с гастарбайтерами, абсолютно не имеет никакого отношения к нынешней внешней миграции. Приехали у нас джигиты с Северного Кавказа, некий сброд из Саратова или Тюмени. Кого-то изнасиловали, убили и зарезали. «А, понаехали!» И их называют мигрантами, а человеческая ненависть переносится не на Чечню, Дагестан и Ингушетию, а на таджиков, узбеков и киргизов, которые работают на стройке, которые не ездят на «Порше» и «Мазерати».
Кроме этого, стремительно увеличивается криминальный вектор — АУЕ («арестантский уклад един». — Прим. ред.), молодежь втягивается в эту сферу. Мы проходили эти вещи в 50-х годах прошлого века. Тогда криминальное сознание являлось для определенной части молодежи более привлекательным, чем коммунистическая идеология. И сейчас мы это снова наблюдаем. Я много раз бывал в Чечне. Как же она изменилась! И главное, что изменилось сознание. Что сделали в Чечне после окончания военных действий? Они построили в разрушенном Грозном новое здание комитета по делам молодежи! Рамзан Кадыров начал формировать сознание молодых, вернул уважение к старшим, которое было утеряно в первую чеченскую войну. И когда мы смотрим на часть молодежи из Москвы, Питера и пр., то понимаем, что эти люди запрограммированы не на восстановление государства из руин (в широком смысле слова), как это происходило и происходит в Чечне, а на получение атрибутов, которых они не заработали, — все эти айфоны, айпады, версаче и прочее.
— В последнее время обостряются отношения с США, но для граждан ощутимее то, что ближе, то, что они видят и чувствуют каждый день, а не с экранов телевизоров. У нас китайцы наращивают силу, подминают под себя лесопереработку, сельское хозяйство. Стоит опасаться китайской угрозы?
— У китайцев есть хорошая пословица, которую мы почему-то не воспринимаем. Они говорят: «Поживем тысячу лет, а там будет видно». Мы имеем дело с ползучей китаизацией наших дальневосточных территорий. Они медленно заходят, заключаются совместные браки, рождаются дети, то есть мудрость китайцев заключена в том, что не надо ничего делать быстро. Если мы сегодня приедем на Дальний Восток и в Восточную Сибирь, мы увидим огромное количество китайцев, но они не вступают в конфликт с российскими властями, они живут по своим представлениям и понятиям внутри своей национальной «колонии». Мы понимаем: тут угроза иная — демографическая. Нам это не нравится. Мы кичимся великой Россией, а работать как китайцы не научились. Мы не хотим размножаться. Оправдать можно всем. И социальных льгот мало, и садов, и то и се… А у китайцев и этого нет. Угрозу надо балансировать теми же самыми мерами. Но это другая тема.
Иван Морозов © Вечерние ведомости
Читать этот материал в источнике
Читать этот материал в источнике
73% екатеринбурженок ждут подарок-сюрприз на День матери
Суббота, 23 ноября, 16.43
Бастрыкин поручил доложить о расследовании ДТП, в котором погибли двое юных велосипедистов
Суббота, 23 ноября, 16.42
Дмитрий Медведев посетил «Уралвагонзавод» в Нижнем Тагиле
Суббота, 23 ноября, 16.19